Женька — раз, Женька — два...

     Летом в лагере случайно встретились два юных существа девочка и мальчик, Евгений и Евгения – тёзки, они подружились, не зная, что, по странному стечению обстоятельств, они брат и сестра, и отец у них один, а мамы – разные. И вот в этот сложнейший морально-этический узел, по неосторожности и недомыслию взрослых вовлечены дети, с их хрупкой, неустойчивой психикой, непредсказуемой, порой болезненно-резкой реакцией – и как результат – последующей душевной травмой…

Скачать файл

ЖЕНЬКА — РАЗ, ЖЕНЬКА — ДВА...

    1.
    «Здравствуй, мама!
    Вчера мы ходили в лес. Всем отрядом. Я нашел два белых гриба. А Женя — даже один груздь. Еще у нас были соревнования по плаванью. Я шел «кролем» и почти обогнал одного огольца из пятого отряда. Но потом он поднажал и стал победителем.
    Здесь весело. Только все равно приезжай скорей!
    ЖЕНЬКА».
    Он подумал, не написать ли еще об изоляторе, но потом решил, что не стоит. Во-первых, ангина уже прошла, а во-вторых, мама получит письмо не скоро: там, у них, в тайге, почта ходит раз в месяц.
    Женька облегченно вздохнул — с трудным делом покончено! Он запечатал письмо, написал адрес и, взяв конверт за уголок, побежал к «Буратино». Так в лагере прозвали почтовый ящик. Нарисованный Буратино заглядывал в узкую щель и спрашивал: «Ты написал письмо родителям?»
    Эй, Женька! Ты куда?
    Он оглянулся. Длинноногая девчонка с черными пушистыми косичками махала ему рукой. Женька молча показал письмо.
    Давай быстрей! Мы ежа поймали!
    Девчонку тоже звали Женькой, и она жила на соседней даче. Она была младше его на целый год, но это не мешало им быть неразлучными. В лагере их все так и звали: «Женька-раз, Женька-два».
    Женька-раз прибежал, когда ежа угощали молоком. Розовый язычок знал свое дело: чашка быстро опустела. Ежик фыркнул, будто сказал «спасибо», и уставился на ребят черными бусинками глаз: «Что дальше делать?»
    — Отпустим!
    — Надо ему дом построить!
    — Лучше в «уголок» отнести — ежику будет веселее!
    — Еще чего, — вмешалась Женька-два. — Он у меня будет жить.
    Все растерянно замолчали.
    — Как это — у тебя? — спросил кто-то.
    — У меня, под кроватью. В коробке, — охотно пояснила девочка.
    — Ну, ты, не очень-то задирайся, — предупредил «длинный» Пашка. «Длинный» было его прозвище. — А то получишь, — не заметишь!
    — От тебя, что ли? — Женька-два презрительно тряхнула косичками. — Я его первая нашла, понял?
    — Ну и что, — не отступал Пашка.
    — А то! Мой ежик! — она решительно расстелила платок и, ловко закатив на него колючий колобок, завязала уголки. — Теперь не убежит!.. Пойдем, — позвала она Женьку-раз. — Поможешь.
    Женька стоял в стороне и не смотрел на неё. Невысокий песчаный холмик, который он подгребал ногой, упрямо растекался в разные стороны ручейками.
    — Айда! — скомандовал Длинный, и ребята гуськом двинулись за ним.
    — Можете в гости приходить! К ежику! — крикнула Женька-два вслед уходившим.
    — Жадина!.. Воображуля!.. — услышала она в ответ и едва увернулась от запущенной Пашкой еловой шишки.
    Женька поскучнела.
    — Я же хотела, как лучше для него, для Колобка, — сказала она, ища у мальчика поддержку.
    — Ребята обиделись, — он по-прежнему не смотрел на неё. — Лучше в «живой уголок» отнести.
    — Завтра, ладно? — сразу оживилась Женька. — Все равно сегодня там никого нет: воскресенье же!
    Они устроили ежику теплое гнездо из травы и разноцветных тряпочек, которые Женька-два одолжила у своей куклы. Поставили блюдце с водой и еще положили яблоко. Потому что яблоко, заметил Женька-раз, поправив очки, самое лучшее для ежей лакомство. А уж если он что-нибудь говорил, можно было не сомневаться — так оно и есть. А Женька-два и не сомневалась.
    Покрутившись еще немного возле ежа и пострекотав о том, что ежу необходимо выбрать имя посмешнее и что нужно обязательно попробовать дрессировать этот маленький колючий колобок (ведь дрессированных ежей нет, и у них будет первый!), и также о том, что хорошо было бы научить ежа плавать «кролем», девочка убежала. Вскоре из города должен был прибыть рейсовый автобус, и она помчалась встречать родителей.
    2.
    Воскресенье — самый длинный и скучный день. Женька-раз не любил его.
    Футбольный мяч не атаковал ворот, воланчики бадминтона дремали на ракетках, на волейбольной площадке не было слышно звонких ударов и возмущенных возгласов: «Судью — на мыло!» И даже у малышей было тихо» никто не ревел, не дрался и не обсыпался песком.
    В этот день приезжали родители. А к нему не приезжал никто…
    Женька пристроился на ступеньках дачи и стал читать. Это была очень старая книжка. Нарядная и когда-то твердая обложка теперь вытерлась и сломалась. Острые уголки распушились и посерели. От частого перелистывания устали страницы. Они уже не топорщились, как в молодости, а лежали тесно, одна к одной и расставались неохотно и трудно, когда нетерпеливый намусоленный палец разлеплял их. Но мальчик любил такие книжки, потому что именно такие оказывались самыми интересными. А эту про Малыша и Карлсона, толстого смешного человечка, с пропеллером на спине, он вообще знал почти наизусть. Но Женька снова и снова вчитывался в знакомые строчки. Ему казалось, что если прочитать еще один единственный раз, то он, наконец, поймет, как устроен мотор Карлсона. Поймет и сделает такой же — себе и маме. И тогда бы они виделись чаще…
    — А ну, показывай своего знаменитого друга! — услышал вдруг Женька и поднял голову.
    К нему подходили Женька-два и большой человек в светлой рубашке. Человек широко улыбался и протягивал издали руку — знакомиться.
    — Это папа, — быстро сообщила девочка. — А это — Сергеев, Женька-раз. Так нас тут называют ребята.
    — Здравствуй, тезка! Меня зовут Евгений Иванович. И, как справедливо заметила эта дама, — он шутливо поклонился в сторону дочери, — довожусь ей отцом.
    — С-сергеев, — почему-то смутился Женька, пожимая руку Евгения Ивановича.
    — А я — её мама, Людмила Петровна, — подошла ближе маленькая темноволосая женщина.
    Только сейчас Женька-раз заметил её. На него весело смотрели знакомые черные глаза. И вообще она здорово походила на Женьку-два. Мальчик неуклюже кивнул, улыбнулся и снова смутился: здороваться с ней за руку или нет?
    Выручила Женька-два.
    — Он ужасно способный, — затараторила она. — Он знает все новые модели самолетов. И старые — все! Он рисует здорово. И в «поддавки» умеет, и в шахматы! А сейчас Женька планер строит, к соревнованиям. Уже звездочки нарисовал, а он все равно криво летает… Папа, поможешь? — и, не дожидаясь ответа, задала следующий вопрос, на этот раз — своему другу. — Еж не убежал?
    — Не-ет.
    — Мы утром ежика поймали, идем — покажу! — потянула родителей Женька.
    — Доченька, — мягко возразила Людмила Петровна, —может быть, лучше на речку?.. Вот и Женю позовем. Хочешь с нами, Женя?
    Он с готовностью кивнул.
    — Только воспитательницу надо предупредить. И книжку отнести.
    — Я сбегаю! Давай сюда книжку! — подскочила Женька-два. — Идите, я догоню! — крикнула она, убегая.

    Река встретила их разноголосым шумом, смехом, визгом. Похоже, здесь собрался весь лагерь. Обычно ребята ходили к малюсенькой речонке, которая протекала вблизи лагеря. Там они умывались по утрам, и когда им разрешали, бродили по щиколотку в воде, ловя панамками увертливых мальков. И только по воскресеньям, когда приезжали родители, детей, отпускали на реку, настоящую, широкую, с пароходами и грузовыми баржами, с протяжными гудками и резкими криками ласточек-береговушек.
    — Пойдемте к Утесу, — предложил Женька-раз. — Там народу меньше, и нырять можно.
    — Дело! — поддержал Евгений Иванович. — А как наши дамы?
    «Дамы», привычно включаясь в игру, милостиво наклонили головы. Мальчик фыркнул, — это показалось ему забавным.
    К Утесу вела протоптанная множеством больших и маленьких ног тропинка. Она змеилась по обрывистому берегу реки, иногда подбегая к самому краю, иногда скрываясь в светлом, веселом лесу, идти по которому было необыкновенно приятно и радостно.
    Женька и Людмила Петровна наперегонки собирали цветы. Их яркие купальники то и дело мелькали среди деревьев.
    Мужчины молча шагали по густо усыпанной хвоей тропинке. Шаги получались мягкие, неслышные, охотничьи…
    Женька-раз старался попадать в ногу с Евгением Ивановичем. Иногда он сбивался, не поспевая за широким шагом этого большого человека, и когда снова выравнивал шаги, коротко взглядывал на него: заметил ли? Снизу Женьке были видны твердо сложенные губы, крутой, рассеченный вертикальной складкой подбородок, сильная грудь в треугольнике распахнутой рубашки. А рядом, совсем близко, ритмично двигались крепкие руки, темные от загара, с голубыми ручейками вен, стекавшими к самым пальцам.
    «Как папа… — подумал Женька, и ему вдруг захотелось взяться за эту широкую и, наверное, твердую ладонь.

    Они облюбовали полянку по соседству с Утесом. Женька-два бросила охапку только что нарванных с таким азартом цветов и убежала с удочкой вниз к реке. Она была заядлой рыбачкой и могла целыми часами терпеливо караулить поплавки, принося в жертву и купание, и удовольствие погрести веслами.
    Людмила Петровна расстелила коврик и легла загорать, подставив незащищенное лицо солнцу.
    «Правильно», — мысленно одобрил Женька-раз. — Мама тоже никогда не закрывается».
    Он стоял на Утесе, на самом краю, тоненький, длинный, обхватив себя за плечи.
    — Трусишь, тезка? — подошел Евгений Иванович.
    Женька протестующе мотнул головой.
    — Сплаваем?
    — Сплаваем!
    — На тот остров?
    — Ага.
    — Ну, добро… Женька! — наклонившись над обрывом, крикнул Евгений Иванович дочери. — Готовь уху!
    — Ладно! — донеслось с берега. — Не мешайте только!
    — Прыгай первым, — предложил Евгений Иванович.
    — Нет, вы сначала, — отодвинулся от края мальчик.
    — Как прыгнуть?
    — А вы по-всякому умеете? — недоверчиво спросил Женька.
    — Когда-то на Кубок страны прыгал, — поиграл мускулами Евгений Иванович.
    Он собрался, сильно оттолкнулся и пошел вниз, четко и свободно выполняя «штопор».
    Женька с восхищением смотрел, как чисто, без брызг тело разрезало воду и исчезло в непроглядной глубине.
    — Давай! — услышал Женька.
    Он разбежался и, прижав руки к бокам, прыгнул. Темные волны рванулись ему навстречу, и в какой-то миг мальчик успел заметить, что они не гладкие, а покрыты «гусиной кожей» ряби. В следующую секунду он провалился в прохладную, упругую глубину и, не достав до дна, отчаянно заработал ногами и руками. Вынырнув на поверхность, отфыркиваясь, Женька догнал Евгения Ивановича, и они, перегоняя друг друга, поплыли к Песчаному острову.
    — Здорово плаваешь. Молодец! — растянувшись на песке, похвалил Евгений Иванович. — Кто тебя учил?
    — Я в бассейн зимой хожу. Мы с мамой ходим.
    — А почему сегодня мама не приехала?
    — Она — в партии. В геологической.
    — Вот как. Значит, мама — геолог?
    — Ага.
    — Ну, а отец? Тоже геолог?
    — Нет, папа — летчик. Полярный. Он на красных самолетах летает.
    — На каких?..
    — На красных. Их специально красят в такой цвет, потому что на снегу их лучше видно.
    — Смотри-ка, я ведь тоже летчик, Женя. Только пилотирую пассажирские лайнеры. Вот вернутся твои мама и папа, обязательно приходите в гости. Договорились?
    — Спасибо. Только папа не сможет. Он круглый год летает. У него такая работа… ответственная!
    — Ну, брат, бывает же у него отпуск?
    — Нет-нет, — заторопился объяснить мальчик. — Ему никак нельзя! Папа на полюс летает, к зимовщикам. И в тайгу — к геологам. И в море Лаптевых — к рыбакам… Я по карте смотрел.
    Евгений Иванович пристально взглянул на Женьку. Голубые глаза в темных ресницах, не закрытые сейчас очками, доверчиво глядели на него. На лоб спустилась волнистая прядь. Что-то очень знакомое промелькнуло в том, как мальчик откинул её со лба.
    — Расскажи-ка мне про отца, — попросил Евгений Иванович. — Может быть, я встречал его где-то.
    — Понимаете, он — командир, ему очень некогда. А летом мама к нему ездит… То есть, он прилетает на своем самолете в мамину партию. Она — старший геолог, у неё — группа. И они ищут нефть. Вот. А папа им возит всякое снаряжение и письма, и все-все!
    — А когда мама возвращается домой?
    — Она мне всегда подарок привозит. От папы. В прошлом году он белку послал, ручную. Она и сейчас у нас живет. А еще раньше — лайку. Настоящую, сибирскую. А в этом году папа, может, медвежонка поймает!
    — Пожалуй, медвежонку жарко будет в квартире, как думаешь?
    — А я воды ему в ванну налью. В зоопарке-то мишки целыми днями в воде сидят.
    — Ну, если так… Скажи, а он… А ты папу видел?
    — Конечно! Только когда маленький был. У меня фотография есть. Я покажу.
    Разговор замер. Евгений Иванович повернулся на спину, раскинул руки и закрыл глаза. И от этого лицо сразу стало строгим и незнакомым. Резкие складки на щеках выпрямились и казались теперь тоже хмурыми и жесткими.
    Женька почему-то оробел. Он поспешно отвернулся и почти пожалел, что рассказал об отце и маме…
    — Подъем! — Евгений Иванович неожиданно рывком поднялся. Он подхватил Женьку и легко поднял его над головой.
    Женька поджал ноги и боязливо посмотрел вниз. Запрокинутое лицо Евгения Ивановича знакомо, по-доброму улыбалось ему.
    — Ну, тезка, айда обратно!
    Он посадил Женьку верхом себе на шею и побежал к воде. Так вместе они и бултыхнулись, обрушивая на себя радужный ливень брызг. Они дружно смеялись и чихали и вытряхивали из ушей воду. И Женьке снова было легко и свободно.
    — А прыгать я тебя научу! Ага, Женька?
    — Ага, Евгений Иванович!
    «Здравствуй, мама!
    Сегодня я ходил на большую речку с Женей и Евгением Ивановичем. Еще с нами ходила её мама — Людмила Петровна. Мы плавали на Песчаный остров, а потом варили уху из жениной рыбы.
    А еще я показал Евгению Ивановичу фотографию, где вы с папой. И он сказал, что знает его! Он тоже летчик, хоть и не полярный.
    Когда ты приедешь, мы пойдем в гости. Евгений Иванович обещал научить меня прыгать «ласточкой» и с поворотом и по-всякому. Целую!!!
    ЖЕНЬКА».
    3.
    На автобусе уехать не удалось: места завоевывались с боем, да, откровенно говоря, после такого обилия тишины и воздуха не хотелось влезать в душную, беспокойную железную коробку.
    Евгений Иванович долго голосовал на шоссе, пока, наконец, какой-то облезлый дребезжащий «газик» не затормозил возле них. Они устроились в маленьком кузове на свежескошенной траве, густо пахнущей полем и рекой, и солнцем.
    В спину, вырываясь из-за кабины, упруго бил свежий ветер. По сторонам неожиданно возникали и так же стремительно исчезали прыгающие блики одиноких костров, светящиеся полосы от фар встречных машин, крохотные звездочки сигарет редких пешеходов. И вместе с ними убегало, уменьшалось и сливалось с темнотой чувство тишины и покоя и еще чего-то неуловимого, но значительного, может быть, того, что называется счастьем…

    Пустая квартира встретила хозяев строгим порядком прибранного утром помещения. Людмила Петровна защелкала выключателями, выгоняя ночь за окно, на улицу. Обычно это делал Евгений Иванович. Но сегодня он, изменив своему правилу, прошел на балкон. Хотелось побыть одному, обдумать то, что случилось…
    Внизу, насколько хватало глаз, расплеснулось широкое, мерцающее огнями озеро ночного города. Оно поглотило знакомые улицы и дома, бесследно растворило в себе сады и парки.
    Сейчас это был чужой, незнакомый мир, населенный только огнями и звуками, странными, неясными, беспокойными.
    Евгений Иванович не любил ночь. Не любил её неопределенность и таинственность, не любил её почти осязаемую черноту. Она лишала твердой почвы его убеждения, ясные и неопровержимые днем, будоражила память, вызывая неприятные, ненужные воспоминания, рождала чувство непонятной вины. Теперь он отчетливо понял, что это была за «вина», и, поняв, испугался.
    Он достал сигарету, долго чиркал зажигалкой и, наконец, прикурив, жадно затянулся горьким иссушающим дымом.
    — В чем дело, командир? — неслышно подошла Людмила Петровна к мужу. — Ты сегодня так много дымишь… Что-то случилось?
    — Случилось… — не сразу откликнулся Евгений Иванович. — Случилось, — вздохнув, повторил он.
    Людмила Петровна с тревогой посмотрела на мужа.
    Он вернулся в комнату, открыл ящик письменного стола и, порывшись в бумагах, достал белый прямоугольник.
    — Иди сюда, — позвал он. — Смотри!
    Людмила Петровна взяла в руки фотографию. Кажется, она её сегодня уже видела… Да, конечно! Женькин товарищ, мальчик показывал им своего отца! Но тогда она взглянула мельком: «ремонтировала» джинсы (опять негодная девчонка лазала по деревьям!).
    — Мальчик отдал тебе фотографию? — удивилась Людмила Петровна.
    — Нет, Люся. Это — моя фотография. Моя, понимаешь?
    — Что ты хочешь сказать? — внезапно перехватило горло, и голос осел, сломался.
    — Я хочу сказать… Я хочу сказать, что этот мальчуган… мой сын!
    — Сын?!
    Евгений Иванович смятенно зашагал по комнате.
    — Восемь лет! Целых восемь лет у меня был сын! Непостижимо! — он сжал пальцами виски. — Верно говорят: «Обворован лишь тот, кому об этом сказали», — Евгений Иванович нервно рассмеялся.
    — Сядь… Я ничего не понимаю… — Людмила Петровна по-прежнему сидела у стола, держа в руках старую, давно потерявшую блеск фотографию. Наверное, её долго носили в кармане…
    — Все очень просто, — Евгений Иванович устало опустился в кресло. Это, — кивнул он на фотографию, — Лиля Сергеева и я. Помнишь, я рассказывал тебе? Мы тогда оба увлекались парашютным спортом. А потом, позже… я уехал в летное училище. Она осталась, не захотела… Лиля — геолог. Она и тогда любила свою профессию до сумасшествия.
    Евгений Иванович замолчал. В пепельнице задымилась еще одна выкуренная сигарета.
    — Послушай… А почему ты решил, что мальчик — твой сын? Только потому, что Лиля — его мать? — Людмила Петровна старалась говорить спокойно, но губы непослушно прыгали, мешая выговаривать слова.
    — Нет! Я знаю, что ты хочешь сказать. Нет! Это — мой сын! Я знаю.
    — И все же… — она упрямо цеплялась за спасительную мысль.
    — Нет, Людмила, — почти жестоко сказал Евгений Иванович. — Он старше нашей Женьки всего на год! Лиля бы не смогла… так скоро…
    — Но ты же смог, — не удержалась Людмила Петровна.
    — А она — нет! — он с вызовом взглянул на жену. — И сына назвала в честь отца!
    — Боже, как трогательно, — Людмила Петровна была уязвлена. — Почему же ты не назвал свою дочь в её честь?
    — Я бы назвал… Но ей нравилось только это имя.
    — Вот как…
    — Да. Поэтому и наша Женька — Женька.
    Людмила Петровна была оглушена услышанным. Подумать только! Её дочка, её девочка названа по желанию чужой женщины!
    — Ты любишь её… — не то, утверждая, не то, спрашивая, прошептала она.
    — Глупости! — Евгений Иванович резко поднялся.
    — Но мы оказались здесь, в городе твоей юности…
    — Случайность. Мне предложили, — я согласился, — он мерил комнату летящими шагами: пять — до стены и пять — обратно. Ему всегда было тесно здесь, и Людмила Петровна часто шутила: «Тебе Георгиевский зал нужен!»
    Евгений Иванович остановился возле темного ночного окна. И вдруг что-то новое почудилось ей в знакомой позе мужа, в характерном — подбородком в грудь — наклоне головы, в том, как руки обнимали плечи… Она уже видела это совсем недавно, только все легче, тоньше — наброском на голубом… Мальчик на Утесе!
    «Боже мой! Неужели, правда?! Только не разреветься! Только не разреветься!» — Людмила Петровна торопливо встала.
    — Пойду приготовлю ужин, — сказала она.
    Руки машинально резали хлеб, крошили помидоры, заваривали чай… Ей не надо было смотреть, где стоят чашки — её, Женькина, его. Руки привычно открыли шкаф, достали их, закрыли дверцы. Все было понятно, до ужаса знакомо, автоматически. Сейчас она скажет: «Иди есть», а он ответит: «Сейчас» и придет минут через десять, когда она позовет еще раз… Она всегда думала, что знает о нем все, знает, что он думает или скажет, что его занимает и волнует. А вот, оказывается, не все! Не все… Людмила Петровна стиснула чашку — треск! — и ладоням стало больно от черепков.
    — Разбила твою любимую! — это был неверный, качающийся мостик через непонимание, раздражение и недоверие на «ту» сторону.
    Евгений Иванович пришел, властно разжал руки, отобрал черепки.
    — Прости меня…
    — Жалко, — отводя заблестевшие глаза, произнесла Людмила Петровна.
    — Ничего… Может, это — к счастью.
    Они говорили долго и трудно, всю ночь, до самого рассвета. Говорили о себе, о Лиле и, конечно, о Женьке-раз, и, прежде всего — о нем.
    Впервые за много лет им было тяжело друг с другом. И когда наступило утро, они все еще ничего не решили, и можно было начинать разговор сначала…
    Высвеченный розовым солнцем город, лежащий сейчас за окном, ничем не напоминал ночной черный, тревожный мир. Предметы приобрели реальность, звуки — адреса: шаркает по асфальту метла, тихо шелестят поливальные машины, гулко хлопают двери подъездов…
    Ясное и светлое утро. Но впервые осталось на душе беспокойство, впервые оно не исчезло вместе с темнотой.
    — У меня рейс. Пора, — Евгений Иванович отошел от окна.
    Людмила Петровна тоже начала собираться. Она всегда провожала мужа. Как-то так повелось у них с самого начала.
    — Не надо, — остановил её Евгений Иванович. — Не провожай меня, — и вышел один.
    И это тоже было впервые за много лет.
    4.
    — Что же у тебя не получается? — Евгений Иванович внимательно рассматривал планер. — Толково сделано! — похвалил он. — Сам?
    — Ага! — порозовел от удовольствия Женька. — Заносит его влево, а почему, не понимаю.
    — И должно заносить. Крыло перекосило, видишь?
    Женька вдруг увидел перекос. Как он раньше этого не замечал, ведь сколько раз выверял!
    — Что же теперь делать? — огорчился мальчик. — Лагерные соревнования скоро…
    — Исправим! — рука Евгения Ивановича потянулись к Женькиным волосам, но вернулась с полдороги. — Первым придет. Обязательно!
    Крыло пришлось делать заново. Они расположились в зеленой, увитой вьюнком беседке и принялись за дело. С одинаковым увлечением они строгали планки, сверлили дырки маленьким коловоротом, приклеивали бумагу на решетчатый скелет крыла.
    — Нравится? — спросил Евгений Иванович.
    Женька доверчиво улыбнулся:
    — Мама говорит, что это у меня наследственное.
    — Вырастешь, пойдешь в авиацию?
    — Нет, — Женька вздохнул. — Летчикам зрение надо мировое иметь. А у меня — «минус три».
    — Авиация ведь не только — летчики.
    — Я знаю. Я конструктором решил попробовать, — раздумчиво сказал Женька. — Вот только фамилия у меня не подходящая — «Сергеев», — темные бровки озабоченно потянулись друг к другу.
    — Это почему же?
    — Ну, не назовешь ведь машину «СЕР-1»!
    — А если использовать имя?.. Например, «ЖЕС-12», чем плохо?
    Женька засмеялся: здорово! Почти, как «МИГ» или «АН»! Озабоченность, огорчение, еще минуту назад бывшие на его лице, сменились неожиданной улыбкой. Она стремительно поселилась на губах, щеках, в глазах. Повеселели даже веснушки. Обычно едва заметные, они вылезли на кончик носа.
    Евгений Иванович жадно смотрел на мальчика, вспоминал, искал и находил в нем знакомые, когда-то такие родные, а теперь забытые черты…
    — Сколько можно возиться! — в беседку влетела Женька-два. — Мы уже в лес сходили, черники наелись — во! — она приставила руку к подбородку. — Нет, во! — и ладошкой прошлась над макушкой. — Смотрите, какой язык!
    — И когда ты научишься разговаривать по-человечески? — притворно строго спросил Евгений Иванович. — Сто слов в минуту! Быть тебе радиокомментатором! — он шутливо дернул дочь за косичку.
    Она радостно хмыкнула и прильнула к отцу. Женьке-раз почему-то стало неловко. Он отвернулся и начал поспешно собирать со стола конструктор.
    — Ты куда? — поймал его за плечо Евгений Иванович, когда Женька с планером хотел выйти из беседки. — Иди сюда, знаменитый Ж. Сергеев! — и он свободной рукой обнял мальчика.
    Он неудобно привалился плечом. Мешал планер, мешали Женькины руки, крепко обнимающие отца, мешало чувство какой-то обиды и стыда за то, что его сейчас пожалели и потому обняли…
    Голосисто и тягуче запел горн.
    — Пап, нам обедать пора, — сказала Женька-два. — Ты подождешь? — она просительно заглянула отцу в глаза.
    — Разумеется, сеньорита, — почтительно-серьезно поклонился Евгений Иванович и добавил, обращаясь к мальчику. — Нам ведь еще предстоит провести летные испытания? Верно?
    Тот молча кивнул. Возникшая с приходом Женьки-два неловкость не проходила.
    — Ну, топайте, — легонько подтолкнул детей Евгений Иванович.
    Они убежали, взявшись за руки. А он, присев на край стола, закурил. Как все трудно, непросто… Он думал, что придет к Женьке и скажет: «Принимай отца, сын!» или что-нибудь другое, такое же ясное и понятное. И не сказал, не смог. Он обнаружил, что боится этого мальчугана, чужого и близкого одновременно. Он не знал, как говорить с этим серьезным маленьким человеком, таким самостоятельным уже и гордым.
    — Женя, ты?! — в голубом проеме беседки стояла недоумевающая Людмила Петровна.
    Некоторое время они растерянно смотрели друг на друга. Евгений Иванович вскочил, зачем-то спрятал сигарету за спину, торопливо заговорил:
    — Понимаешь, полет отменили… Грозовой фронт на трассе… Я лечу вечером.
    Людмила Петровна молчала. Он стоял перед ней, как нашкодивший школьник, и оправдывался, и конечно, лгал.
    «Зачем он это делает?» — вяло подумала она и, опустившись на скамейку, заплакала. Все напряжение последних часов, вся тяжесть и боль, так внезапно навалившихся на неё и не отпускавших ни на минуту, прорвались вдруг слезами.
    — Перестань, Люся!.. Что ты!.. Сейчас придут дети, увидят, — Евгений Иванович понимал, что ей нужны сейчас не слова, но чувство обиды на жену, её недоверие и нежелание понять лишали слова смысла и делали их непроизносимыми для него.
    Людмила Петровна плакала, но слезы не приносили облегчения. Только боль переместилась в глаза, и, казалось, невозможно оторвать от них руки, не причинив еще большую боль.
    5.
    Не допив кофе с молоком, не дожидаясь, когда построится отряд, Женька-два, прискакивая на одной ноге, неслась из столовой. Еще издали она увидела, что отец не один. «Ой, мамочка приехала!» — подбежав ближе, обрадовалась она.
    Женька свернула с дорожки и через заросли акации пробралась к самой беседке. Там, в зеленой стене, была проделана лазейка, и она собиралась проникнуть через неё внутрь. Женька представила лица родителей, когда она «свалится им на голову», и хихикнула. Вдруг она услышала голос матери, прерывающийся, гневный:
    — Я ненавижу эту женщину, ненавижу!.. До чего дошло: унижаешься, обманываешь!.. Врешь, как мальчишка!
    — Люся, перестань! — отец говорил тихо и виновато.
    — Кто тебе этот мальчик?! Этот Женя Сергеев? Он чужой тебе, понимаешь, чужой!
    — Он мой сын…
    — Что ты знаешь о нем? Откуда он?.. Подумаешь, фотография! Мало ли, где мальчишка её взял! — голос матери больше не дрожал, стал неприятным и резким. — Выдумал себе отца и в доказательство фотографию, первую попавшуюся, ребятишкам показывает. И сам поверил в свою фантазию…
    — Он мой сын! — повторил отец.
    — А мудрая твоя Лиля, — мать почти кричала, — подыгрывает ему, подарки возит из экспедиции, собак, белок разных. Вместо того, чтобы правду ребенку рассказать!
    — Какую правду?! — голос отца тоже стал резким. — Какую?! Что я — негодяй и подлец?.. Бросил сына до его рождения? Обманул его мать?.. Что ни разу не написал, не узнал, хотя должен был, должен!..
    — Хороших не бросают!
    — Замолчи, прошу!
    Женьке стало страшно: она никогда не слышала, чтобы мать и отец так разговаривали. Она не могла понять, с чего это вдруг папа называет Женьку-раз сыном?..
    Снова заговорила мама, на этот раз жалобно и горько:
    — Женюшка так привязана к тебе… Не может дождаться тебя из рейса… А ваши музыкальные вечера, лыжи, лес?.. Как представлю, что всему может придти конец, сердце останавливается!
    Женька заморгала часто-часто, на глаза навернулись слезы.
    — Перестань! — голос отца прозвучал устало. Запахло дымом: он закурил. — Людмила, уезжай! Дети не должны видеть тебя в таком состоянии.
    — Я одна не поеду.
    — Хорошо, поедем вместе, — отец говорил терпеливо, так, как разговаривал обычно с ней, Женькой, когда она капризничала.
    Девочка услышала, как простучали каблучки матери по деревянному полу беседки, а потом мягко зашелестела трава.
    Она выскочила из укрытия.
    — Мама! Мама! Подождите, я — с вами!
    Людмила Петровна вздрогнула, испуганно взглянула на мужа. Женька подбежала и, заглядывая то одному, то другому в глаза, заговорила, захлебываясь словами от бега и волнения:
    — Ну, папочка! Ну, мамочка! Ну, пожалуйста! Я поеду с вами! Я не останусь! Я поеду!
    — Что еще за фокусы? — нахмурился Евгений Иванович.
    Женька стояла, опустив голову, медленно закручивая в трубочку и распуская подол платья.
    — Доченька, что случилось? До конца сезона всего неделя, — Людмила Петровна освободила платье из рук дочери и слегка притянула её к себе.
    Женька вдруг обняла её за шею, прижалась и прошептала, едва размыкая губы:
    — Я слышала… Я знаю… Не оставляйте меня, я не хочу!..
    Людмила Петровна молчала, и девочка, почувствовав в этом молчании растерянность матери, снова начала просить, обращаясь теперь только к ней.
    — Мы не отпустим его, не отдадим! Вот увидишь! Мы вместе… Он хороший, самый лучший! Папа любит нас!
    — Что ты, родная моя, успокойся! Никто не собирается его отнимать!
    — Хватит, — шагнул к ним Евгений Иванович. Он решительно отставил дочь в сторону. — Ты останешься здесь столько, сколько нужно. Поняла?.. Людмила, пошли!
    — Мама! — Женька рванулась к матери, но, словно споткнувшись о взгляд отца, остановилась. Она поняла, что просить бесполезно, что её оставляют, и оставляет отец, и что он, может быть, уже не любит её, Женьку, и уезжает сейчас навсегда… Девочка закрылась локтем и заревела.
    — Доченька, папа улетает. Мы приедем завтра, — попыталась успокоить Людмила Петровна. — Все будет хорошо, поверь!
    Женька вдруг сорвалась с места и, крича: «Не хочу! Не хочу! Не хочу!» побежала назад.
    — Евгений, её нужно взять с собой. Она что-нибудь натворит, вот увидишь.
    — Да, пожалуй… Но мне, в самом деле, нужно в аэропорт.
    — Тогда поезжай один, а я заберу Женьку.
    — Только обещай ничего не предпринимать без меня!
    — Боишься? — усмехнулась Людмила Петровна.
    — Обещай!
    — Я думала, ты доверяешь мне больше…
    6.
    Женька-раз увидел её издали. Девочка бежала, размазывая по лицу слезы. «Опять подралась, наверное, за подмогой бежит», — он торопливо захлопнул книжку.
    — Кто тебя?
    — Кто тебя-а, — передразнила Женька. — А ты не знаешь? Тихоня очкастый! У-у, ненавижу!
    — Ты что, ты что?..
    — Ничто! Думаешь, не знаю? Думаешь, я такая дурочка? Ишь, какой! «Будем дружить, будем дружить…», а сам папу моего отнять хочешь?! Только — вот тебе! — и под носом мальчугана покрутилась крепко сложенная фига. — Не отдам папу! Не отдам!.. И твоей противной Лильке не отдам!.. Чего захотели…

    Женька-раз стоял, ничего не понимая. Такой он никогда её не видел. Девочка плакала и наскакивала на него и даже топала ногами. Потом вдруг затихла, лицо её сморщилось, и она сказала почти своим обычным голосом:
    — Я все знаю. Мы с тобой родные брат и сестра. И папа у нас один, только мамы разные. И не ври, что ничего не знаешь! У тебя фотография есть… Это вы все меня обманывали, а сами знали…
    Женька села на траву и уткнулась лицом в колени.
    — Я люблю папу, и всегда была с ним! А ты не жил с нами ни разу!
    Мальчик стоял бледный, испуганный. Что это она городит? Почему это папа у них один?.. Что ли, Евгений Иванович — его папа?.. А кто же тогда посылает подарки из тайги? Белка, например, и сейчас живет себе, поживает…
    Женька-два внезапно поднялась и тонким срывающимся голосом крикнула ему в лицо:
    — Мать твоя плохая! Она виновата, что папа с вами не захотел! Хороших не бросают! — повторила она слова Людмилы Петровны.
    Мальчик вздрогнул, как от удара.
    — Не смей! Не смей так говорить про мою маму! — в его лице было столько решительности, что она испугалась, но не отступила.
    — Ударь! Ударь!
    — Я женщин не бью, — вскинувшиеся, было, кулаки опустились. — Но если ты еще раз посмеешь…
    — А папу ты все равно не получишь, понял? Не нужны вы ему!
    Женька-раз закусил губу, повернулся и медленно пошел прочь. А вслед ему неслось победно и зло: «Не нужны! Не нужны! Так и знайте!»
    7.
    Над обрывом росли два огромных кедра. Земля с краю осыпалась, и могучие корни великанов нависли просторным карнизом. Вокруг пышно разрослась акация, совершенно скрывая его от посторонних глаз. Женька-раз открыл это место случайно, когда в лагере играли в «Зарницу», и он был разведчиком «зеленых». С тех пор он часто приходил сюда, особенно когда хотел побыть один.
    Карниз тогда превращался то в капитанский мостик пиратского фрегата, то в площадку подъемника, возносившего космонавта Сергеева к люку межзвездного корабля, то в прочный и легкий плот, на котором великий мореплаватель Ж. Сергеев пересекал океан.
    Но сегодня играть не хотелось. Ни во что…
    «Может, она все перепутала?.. Зачем она сказала про фотографию?.. И зовут нас почему-то одинаково, даже отчество у меня такое же — Евгеньевич…» — мысли носились, как испуганные мыши в поисках выхода, в панике натыкаясь на углы и стены.
    Мальчик вспомнил, когда ему исполнилось семь лет, мама сказала: «Ну вот, Евгений Евгеньевич, ты стал совсем взрослым, теперь тебе придется ходить в школу», — и подарила настоящий, на ремнях, ранец с пеналом и книжками.
    Женька сидел на упругом ковре из коричневых иголок, осыпавшихся с веток. Иголки кололи голые ноги, мальчик попытался их разгрести, но — тщетно: сухо потрескивая, они царапали ладони и упрямо засыпали только что расчищенное место.
    Какой-то глупый мурашек зацепился за Женькин палец, и, не зная, как спуститься на землю, бегал по нему взад – вперед. Мальчик опустил руку, и мураш мгновенно зарылся в иголки — спрятался.
    «Что же было еще?» — Женька наморщил лоб. Вспоминать «нарочно» было трудно и непривычно. Когда же они с мамой первый раз говорили об отце?.. Кажется, в детском саду. Ну, да. Потому что детсадники спросили. Ирка Радунская все докапывалась. Рыжая такая, даже на руках — конопушки, и нос — пуговкой, и на нем тоже рыжие пятнышки. Все рыжие противные. Это она первая тогда налетела: «А у Сергеева отца нету! Не-е-ту!» — и язык еще показала!
    Женька ясно увидел себя, окруженного ребятами, которые с любопытством ждали, что он ответит. И он тогда понял, что надо, обязательно нужно что-то сказать. Непременно сейчас! Иначе задразнят, иначе он будет не такой, как все.
    — Есть! А вот есть! — выпалил Женька.
    — А почему же он никогда не приходит? — хитро наклонила голову Ирка. — Почему?
    — Потому, что кончается на «у», — тянул время мальчик. Щеки пылали и почему-то стало трудно дышать. — Папа — летчик! — неожиданно для самого себя крикнул он. — И летает все время, поняла?
    Казалось, сердце вот-вот разорвет рубашку и выпрыгнет. Он никогда не обманывал, и ему стало очень страшно.
    Женька едва дождался прихода мамы. Она сразу догадалась, что у него что-то случилось. Она присела на корточки и стала разглаживать ему бровки. Это всегда помогало Женьке успокоиться.
    — Что, сына? Ты хочешь меня о чем-то спросить?
    — У меня есть папа? — они всегда так говорили с мамой — прямо.
    — Есть, — она немного побледнела и посмотрела сыну в глаза.
    — А где он? Почему он к нам не приезжает?
    — Твой папа — летчик… — начала мама и замолчала, как будто ей стало трудно говорить.
    — Летчик! Летчик! — засмеялся Женька. — Мама, правда?!
    — Правда…
    Женька запрыгал, захлопал в ладоши и повис у матери на шее.
    — Ты чему так радуешься? — осторожно разнимая его руки, спросила она.
    — Как ты не понимаешь? — Женька удивленно посмотрел на маму. — Он —летчик, значит, летает на самолетах. Поэтому ему некогда. Вот он и не приходит.
    — Твой папа очень хороший человек, — тихо произнесла мама и обняла Женьку.
    — Ну да, хороший, — мальчик снова удивился: странная какая-то сегодня мама — простых вещей не понимает.
    С тех пор они почти не разговаривали об отце так, как в тот раз. Но Женька все равно знал про него все.
    Он представлял отца на быстром самолете, как тот летит над холодным морем и сбрасывает прямо на рыбацкий корабль письма и сети, и удочки, и другие нужные вещи. А полярникам, которые жили на льдине с флагом, отец привез один раз огромную живую елку, зеленую, с блестящими разноцветными шарами, почти такую же, как стояла в Новый год у Женьки дома.
    Больше детсадники не приставали к нему с дурацкими вопросами. Они завидовали Женьке: не у каждого отец — летчик!
    Тут он вспомнил один случай, после которого стал самым важным человеком в детском саду. Ребятишки из малышовой группы ходили тогда за ним толпой. А из других — подлизывались: кто жвачку принесет, кто шоколадку. А Ирка Радунская даже апельсин большущий отдала, которым её бабушка угостила. Женька вздохнул: сколько он тогда сладостей перепробовал! И все из-за Снежка, из-за лайки. Мама её из тайги привезла. Он сам ошалел от радости. Бегал вокруг собачки и поминутно спрашивал:
    — Она настоящая?
    Мама смеялась:
    — Конечно. Видишь, вон уж и лужа под ней.
    — От снега? — понял Женька.
    Он улыбнулся воспоминаниям: какой же он был дурачок!
    Лайку поэтому и назвали «Снежком». Щенка устроили на ночь в коробке из-под торта. Он немного повозился, повизгивая, но вскоре привалился к стенке коробки, откинул в сторону толстые лапы и засопел.
    А когда они с мамой прощались перед сном, Женька, накручивая на палец шелковистую мамину прядку, попросил:
    — Ты напиши папе «спасибо», ладно?.. За Снежка. Его ведь папа подарил?
    Мама поцеловала его и сказала:
    — Ты угадал. Вернее, мы вместе: папа и я.
    Женька вздохнул. Неужели Евгений Иванович и есть его настоящий папа?! В носу защипало. Хорошо девчонкам: реви, сколько хочешь…
    Солнце торопливо спускалось в тайгу. И темнота, которая до этого пряталась на дне оврага, начала взбираться вверх по склонам, проглатывая кусты и деревья. Она уже тянулась к Женькиным ногам, обдавая их сырым и холодным дыханием.
    Заиграл горн: «На линейку пора! На линейку пора!»
    Нужно было возвращаться…

    Женька пришел, когда все уже построились возле флага правильным четырехугольником. Светка Малышкина, их командир отряда, накинулась на него:
    — Ты что, Сергеев, выделываешься?! Тут рапорт сдавать надо, а он гуляет! Мы с ног сбились — тебя искали! Думали, что ты из лагеря сбежал. Говори, где был!
    Строй рассыпался, и Женька увидел вокруг множество глаз, устремленных на него. Сгорая от любопытства, таращились малыши. Издали поглядывали воспитатели и вожатые.
    «Все знают!» — пронеслось в голове. Женьке захотелось немедленно уйти, убежать из этой живой «клетки».
    — Пустите!
    Ребята неохотно расступились, и он прямо перед собой увидел Людмилу Петровну. Женька совсем не ожидал этого и окончательно смутился, растерялся. Людмила Петровна подошла к нему, положила на плечо руку и начала что-то говорить. Он плохо слышал и все старался отодвинуться от её руки, но это ему никак не удавалось.
    Все смотрели на них. А Женька вдруг вспомнил, что у него сзади на рубашке дырка, прожженная угольком от костра, а голубая пилотка совсем побелела от солнца.
    — Иди сюда, Евгения! — откуда-то из-за спины Людмила Петровна вытянула дочь. — Сейчас же извинись за свое свинство!
    Но девчонка упиралась, выдергивала руку и смотрела на Женьку-раз прямо, не мигая.
    — Я пойду, можно?.. — сказал Женька-раз и, спрятав руки в карманы поношенных шортов, ссутулившись сильнее обычного, побрел к даче.
    — Мы приедем завтра! — услышал он. — Евгений Иванович тоже приедет! — но мальчик не обернулся. Только быстрее зашлепали тапочки и выше вскинулись худые плечи…
    8.
    В палате Женька достал из тумбочки заветную фотографию и принялся внимательно, словно впервые, разглядывать её.
    Конечно, это был Евгений Иванович, только молодой, в летном шлеме. Он сидел на крыле самолета и улыбался, а внизу стояла мама и махала рукой. А на обороте круглым и красивым маминым почерком было написано: «Ни пуха, ни пера!» И другим, бегущим — наискось — «К черту!»
    Эту фотографию Женька получил в больнице, когда заболел воспалением легких. Он лишь помнил, что в больницу его привезла «Скорая помощь», которая ужасно противно и громко визжала, а потом он долго, очень долго лежал на длинной узкой и жесткой кровати.
    …Ему трудно поворачивать голову, и поэтому все кругом — и стены, и простыни, и тумбочка у кровати, и луна в окне — все сливается в бесконечное слепящее снежное поле. А он один. И хочется пить. Но снег — нельзя! Женька знает это. Он облизывает жаркие, в трещинках, губы и просит: «Пить… Пить…» И вдруг, закрывая белую, в пол-окна луну, летит красный самолет! Он садится прямо возле кровати, а из самолета выходит папа в шлеме со звездой и протягивает Женьке стакан с водой. А вода плещется, пузырьки поднимаются и лопаются на стенках — «буль-буль-буль!» Папа приподнимает Женькину голову и говорит ласково: «Пей сын! Пей, мой мальчик!» и улыбается. Женька тоже улыбается: «Ты пришел!.. Я ждал тебя…» — и никак не может разглядеть его лицо. Из-за Луны. Она очень ярко светит, прямо в глаза! «Прогони Луну, — просит он. — Я не вижу тебя…».
    «Тебе нельзя говорить. Тихо, Женя. Лежи, лопушок!» — это уже мамин голос. Женька послушно опускается на подушку и шепчет: «Ты еще придешь?» И папа кивает. Женька успокаивается и закрывает глаза…
    А утром, когда проснулся, увидел маму. Она сидела на белом табурете в белом халате и такой же косынке. Косынка туго стягивала лоб, закрывая темные мамины кудри. Но все равно, даже без кудрей мама была красивая, самая красивая!
    Женька сказал:
    — А ко мне приходил папа. Ты знаешь?
    Мама ласково погладила его руку, почти не сминающую одеяло, и ничего не ответила.
    — Только я не разглядел его, — продолжал он. — Луна мешала. Покажи мне папу, ладно?
    Мама кивнула, а вечером принесла эту самую фотографию. С тех пор он и не расстается с ней.
    Потом, конечно, Женька догадался, что все ему привиделось. Температура, как сказала мама, была очень высокая: почти сорок. Но Женька все равно немного обиделся на папу. Мог же он прилететь хоть на минуточку! Ведь Женька так болел и так ждал его…

    Тонко и назойливо пищали комары, в палате стало совсем темно. Сейчас прибегут ребята с вечерней линейки. Будут шумно укладываться, кидаться подушками, раскачиваться на кроватях и прыгать, стараясь достать лампочку, которая висела на длинном шнуре посреди комнаты.
    Женька быстро расстелил постель и с головой залез под одеяло. Он не любил эти «спортивные» упражнения. Из-за очков: еще разобьешь нечаянно!
    А сегодня он просто спрятался: придут, полезут с расспросами. Женька слышал, как ребята дергали его одеяло, как приходила воспитательница и тихо звала: «Сергеев!». Но Женька притворился спящим, не отозвался, и его оставили в покое.
    Ребята уснули быстро. Только он один долго лежал с открытыми глазами и думал о том, что завтра приедет Евгений Иванович и все объяснится, и они помирятся с Женькой-два. Не может быть, чтобы не помирились. Женька ведь хорошая, настоящая! А когда вернется мама, будет и вовсе здорово! Они заживут все вместе: папа, мама, Людмила Петровна и они с Женькой. Даже в гости ходить не придется…
    Мальчик улыбнулся в темноте. Хорошо все-таки, что Евгений Иванович обнаружился, то есть, папа. И мама очень обрадуется. Завтра нужно послать ей телеграмму: «Нашелся папа. Привет. Женька». Она, может, даже приедет раньше из своей экспедиции.
    Темнота сгустилась, и открытые Женькины глаза ничего уже не различали. Засыпая, он успел еще подумать о том, что завтра они вместе с Евгением Ивановичем, то есть, с папой, испытают планер, и что нужно будет обязательно показать ему марки. Особенно ту, в серебряном пакетике, индийскую, где слон и змеи…
    9.
    Наступило утро. Ясное, умытое, росистое — обычное нынешним жарким летом. Обычное для всех, но не для Женьки. Начался день самый замечательный в его жизни: сегодня к нему приезжает отец!
    Он сойдет с автобуса и пойдет через поле, а Женька побежит ему навстречу. И папа, то есть, Евгений Иванович поймает его налету и подкинет! Высоко–высоко! И Женька уже не испугается, как тогда на реке.
    А потом они поздороваются, как мужчины, за руку, и пойдут рядом. И все увидят, какой у него отец — большой, сильный…
    Это такое странное чувство — знать, что к тебе приезжает отец! У тебя есть отец! У тебя!
    Ощущение было настолько необычным, острым и тревожным, что Женька ни о чем другом думать не мог. Целый день он кружил возле автобусной остановки. «Приедет или нет?» — страх подбирался незаметно и заставлял торопиться сердце, а лоб становился сразу влажным и холодным.
    Женька так устал от ожидания, что временами ему хотелось, чтобы ничего не было, чтобы никто не приезжал…
    Но вот, наконец, пришел голубой автобус, постоянно ходивший к ним в лагерь, а из него вышел, вернее, выпрыгнул он, папа… Но Женька не побежал, как думалось ему, а почему-то остался стоять на месте. А побежал, наоборот, Евгений Иванович. Он бежал немного грузно и устало, как бегают все взрослые.
    Он остановился в нескольких шагах. А Женька молча смотрел и никак не мог связать две простые мысли: Евгений Иванович — его отец?!
    Сейчас, сейчас он скажет Женьке что-то очень важное. Самое важное! Для них обоих. И все станет просто и хорошо!
    И вдруг рядом с Евгением Ивановичем возникло другое, бледное и напряженное лицо. Женька едва узнал его. Женька-два стояла чуть сзади и крепко держалась за отца. А еще дальше замерла Людмила Петровна, словно не решаясь подойти ближе. Обе они настороженно смотрели на Женьку.
    «Все пропало! — с отчаянием подумал он. — Все пропало!»
    Евгений Иванович словно угадал его мысли.
    — Иди к матери, — приказал он дочери. — Подождите меня там, — он кивнул в сторону автобусной остановки. Но Женька-два только ближе придвинулась к отцу.
    — Кому говорю! — повысил голос Евгений Иванович.
    Девчонка как будто не слышала.
    — Людмила, возьми её! — крикнул Евгений Иванович. — Безобразие!
    Людмила Петровна подошла и что-то зашептала на ухо дочери. Но та лишь мотала головой, не спуская глаз с мальчугана.
    Евгений Иванович раздраженно махнул рукой и отвернулся от них:
    — Женя, вот я… Мы… приехали к тебе. Ты ждал?
    Женька кивнул. «Зачем он привез их?! Зачем?»… Он понял, что не покажет этому человеку индийскую марку в серебряном пакетике. И планер будет испытывать один. И вообще он сейчас уйдет. Уйдет!
    — Женя, пойдем куда-нибудь. Нам поговорить нужно с тобой, — слова у Евгения Ивановича складывались трудно, будто лепил он их неумело, кое-как, и они падали и рассыпались.
    Женька-раз молча повернулся и повел всех на открытую эстраду. Там стояли скамейки, и днем всегда было безлюдно.
    Они сели. Евгений Иванович с Женькой и Людмилой Петровной, а он — один — напротив.
    — Ты знаешь, наверное, зачем мы приехали?
    Женька снова кивнул. Разговор не получался.
    — Кажется, твой отец нашелся, — Евгений Иванович некрасиво, вбок, улыбнулся. — Как ты смотришь на это дело?
    — Никак, — Женька пожал плечами. Он чувствовал, что сейчас расплачется.
    — Да, конечно, никак… — Евгений Иванович помолчал. — Женя, надо вызвать твою маму. Дай мне адрес, — как можно мягче попросил он. — Ты знаешь, куда писать?
    — Нет.
    — Это необходимо… нужно выяснить, поговорить… Ты еще мал, — добавил Евгений Иванович. — Ты ничего не понимаешь. Ну, как, дашь?
    — Нет!
    — Почему ты так разговариваешь? — вмешалась Людмила Петровна. — Мы чем-то тебя обидели?
    Женька молчал, он не смотрел на неё. Людмила Петровна продолжала с раздражением:
    — Необходимо вызвать твою маму. Надо выяснить кое-какие подробности, чтобы решить, являешься ли ты сыном Евгения Ивановича. Понимаешь?
    «Зачем, зачем она так говорит? Почему он разрешает?! — и Женька почувствовал, как тогда, в детском саду, что нужно, необходимо что-то сказать, немедленно, непременно сейчас. И он сказал:
    — Не надо мне ничего! Мне и так хорошо! Без вас! С мамой. И папа у меня есть. Другой, настоящий! Он на красных самолетах летает. И мишку привезет зимой. Вот!
    И опять, как тогда, сердце подпрыгнуло до горла, и Женька закашлялся и отвернулся. Он соскочил со скамейки и, теряя тапочки, побежал от этих чужих людей.
    — Евгений, — подтолкнула мужа Людмила Петровна, — верни его! Какой своевольный мальчик, — добавила она. — Надо же выяснить, в конце концов!
    — Не надо… И так уже выяснили… все…
    10.
    «Здравствуй, мама!
    Скоро кончится лето. Я сильно вырос, так говорит наша воспитательница. Может, ты даже не узнаешь меня. Я собрал гербарий для школы. Из листьев, здесь много есть разных. И скажи папе, чтобы не ловил мишку. Все равно держать негде.
    Я люблю тебя. И всегда буду.
    Твой сын ЖЕНЬКА»